Вчера был День рождения Тсузуки Асато.
В честь этого дня представляю вам отрывок из дневника Ории Мибу "Записки у изголовья" (По сюжету Ория временно ослеп. Действие происходит в Киото, Ко-Ка-Кю-Рё)
Некоторые фрагменты вырезаны, чтобы не путать вас в сюжете, а донести лишь суть. Этим фрагментом я лишь хотела вам показать, за что я так люблю Тсузуки, и за что многие так не любят ни меня, ни его... Шаги в тишине — пунктир в пустоте листа. Конец... или обещание?
Я не поворачиваюсь к нему.
Он останавливается. В трех шагах — если я правильно слышу.
— Ория... Как ты?
Странно. Я только сейчас замечаю... Он всегда звал меня по имени. Я его — никогда.
Отстраненность?
Много это или мало — три шага?
— В порядке, Асато. Темнота — не самый худший враг, если ты об этом. Оставляет простор для мыслей.
Ты даже представить не можешь, сколько времени люди тратят, разглядывая то, что им совершенно не нужно.
— Ты не изменился. По-прежнему фехтуешь словами.
— Да.
— И по-прежнему не умеешь выбирать друзей.
Смеюсь.
— Тогда слепота — заслуженный итог, согласись.
читать дальшеОн молчит. Как я и думал, ему в общем-то нечего мне сказать.
— Там должен быть кофе. И пирожные, Асато. Неси их сюда. И ставь поближе... Да, вот так...
...Мы сидим на той же ступеньке, что перед этим — с Кимом. Кофе и тарелка с пирожным между нами.
Беру одно и задумчиво начинаю жевать, слизывая с губ пахнущий мятой крем.
— Ты же не любишь сладкое, Ория.
— Глупости. Я просто берег фигуру. Но теперь уже нет риска испугаться своего отражения в зеркале...
Кроме того, если я не стану есть — ты чего доброго решишь, что в них подсыпали яду.
На сей раз он молчит еще дольше. На сей раз — я не намерен приходить ему на помощь.
Темнота — хороший учитель ожидания.
Перед тем как наконец подать голос — вздыхает. Мне даже не нужно видеть его лицо.
— Я... не хотел возвращаться.
Мне вздыхать не о чем. И я просто говорю:
— Знаю.
— Но я знал, что ты ждешь.
Вот теперь — вздох вполне уместен.
— А ты по-прежнему делаешь то, что от тебя ждут?
— Иногда... — И, после паузы: — Черт... С тобой трудно, Ория...
А на что ты надеялся, интересно?
Почему люди так уверены, что увечье делает человека слабым?
— Со мной легко. Ты приходишь — я угощаю тебя пирожными и кофе. Что может быть проще этого?
Он опять не знает, что сказать. Не знает, чего хочет от меня.
— Хочешь — я тебе скажу, зачем ты пришел, Асато? Чтобы меня простить. Из сострадания.
Ты меня увидел — и тебе показалось, это будет правильно. И просто. — Усмехаюсь.
— А оказалось — нет. Оказалось, что жалеть меня... не получается. А значит, и простить — тоже.
Растерян, да, Цузуки-кун?
Я чувствую его напряжение, даже не прикасаясь. По застывшей неподвижности. По дыханию.
— Ты... — А в голосе — почти мольба. И лишь малая толика злости. — Ты ведь не такой человек
на самом деле, Ория. Не жестокий. Не циник — хотя очень хочешь таким казаться.
Почему ты закрываешься от тех, кто действительно хочет тебе помочь?!
— Потому что ты слишком добрый, Асато. И потому что я не нуждаюсь в помощи. И в прощении тоже.
— Доброта тебя пугает, да?
— Нет. Раздражает. Такие как ты... добры ко всем, сострадательны ко всем — без разбору.
Вам все равно кого любить. Весь мир — если получится... А мне, знаешь ли, нравится чувствовать
себя особенным.
— Ты и есть... особенный. Только когда не рычишь на всех вокруг. За что ты на меня так злишься,
можно спросить? За то, что струсил тогда...?
Он пытается побить меня моим же оружием. Откровенностью. Забавно...
Ну, давай... Кто кого сильнее изрежет словами, Цузуки-кун? Мне нравится этот поединок.
Боль так хорошо взбадривает... Именно то, что мне сейчас надо.
— Струсил — когда не пришел тебе на помощь... против Мураки? Но, Асато, ты получил то, чего так долго хотел...
именно так, как ты этого хотел — наслаждение без чувства вины, со всем набором необходимых самооправданий.
С какой стати мне было вмешиваться?
Судя по звуку, он отшатывается от меня. Судя по участившемуся дыханию — стискивает зубы и сжимает кулаки.
— Какое ты имеешь право... ты, чертов...
Мне лень шевелиться... я опять ощущаю приближение мигрени... Но все же пожимаю плечами.
— Асато, я ослеп не так давно. Тогда с моими глазами все было в порядке.
Если тебе нравится обманывать себя — твое право. Но не задавай мне вопросов,
раз уж правда тебе не по вкусу. Она чуть-чуть не такая сладкая, как твои любимые пирожные... Сожалею.
Его дыхание понемногу выравнивается. Должно быть, вспомнил про мое увечье.
Ну конечно, это так неблагородно... оскорблять калеку!...
Мне хочется кого-то ударить.
— Ты в самом деле стал злым, Ория... — В голосе такая искренняя печаль. — Что случилось?
— Посмотрел на огонь. — Я не желаю понимать намеков и скрытых смыслов.
Я прижимаю ладонь к левому глазу, чувствуя, как пульсирует под кожей кровь.
Надо бы выпроводить поскорее этого идиота... Не хочу, чтобы боль скрутила меня при нем.
— Никогда не смотри на открытое пламя, Цузуки-кун. Пример ночных мотыльков должен стать для тебя уроком.
Пауза. Подбирает слова?...
— Ория... Как вообще тебя угораздило связаться с этими корейцами? Ты хоть примерно представляешь,
во что вляпался?...
Он старается. Он искренне старается сдерживаться, переводит разговор на другое... Я наизусть знаю все,
о чем он думает сейчас. Все резоны, которые сам себе приводит — чтобы не злиться на меня.
Как хорошо, что у меня таких резонов — нет. Ни единого.
— Хватит этой комедии, Цузуки-кун. Я устал, и у меня нет настроения спорить. Пирожные закончились...
Думаю, тебе пора.
У меня, кажется, появилась дурная привычка...
...черт...
Боль выбирает именно этот момент, чтобы вернуться.
Опять — раскаленный штырь в левом виске. И в глазнице, — как будто изнутри кто-то пытается
вырезать глаз сюрикеном...
Кровь стучит все сильнее... боль пульсирует, расширяется... черт...
Стискиваю зубы.
У меня еще хватает сил отвернуться.
Я еще...
Нет... не могу...
Пальцы цепляются за деревянные перила с такой силой, что кажется, еще немного — и щепки полетят
во все стороны... и кровь из-под ногтей...
...черт...
Прихожу в себя от того, что он стискивает мне плечи. Дыхание на щеке... Заглядывает в лицо?...
Будь ты неладен, шинигами...
— Убирайся... прочь... Асато... Я сказал — уходи...
Ну, конечно. Если бы...
Руки — всё настойчивее. Чашка — ободком к губам.
Да не хочу я твоего гребаного кофе!...
— Ория!...
Боль понемногу начинает отпускать.
Как и в прошлые разы — она не приходит надолго.
От облегчения под сжатыми веками вскипают слезы... Вот блядство, а...
Я стряхиваю с себя его руки.
— Не прикасайся ко мне, Цузуки. Запомни раз и навсегда — слепые этого не выносят!
Понял?... Какого черта ты не ушел?
— Но, Ория... ты же... я не мог...
Нет, точно. Еще немного — и я его ударю.
— Пошел ты на хер со своей гребаной добротой, Асато! Кому она тут нужна? Кому?!
Твое долбаное сочувствие... Какого черта?! Ты же видишь, что ничего не можешь сделать...
Ты видишь! Так какого хрена топчешься здесь? Какого хрена вообще явился — со своим
никому не нужным состраданием?!
Сорваться — это так легко. Орать на него... причинять боль...
И я выбрал самую легкую мишень.
Стыд заставляет меня сцепить зубы. До ломоты в челюстях. До боли в скулах.
Стыд...
Он... со своей искренностью, со своей наивной открытостью... со своей верой в людей...
Каким же надо быть дешевым ублюдком — чтобы сорваться именно на нем. На том, кто не ответит.
На том, кто безопасен...
Я никогда не презирал себя сильнее, чем сейчас.
Я никогда и никого не ненавидел так, как Цузуки, — в эту минуту.
— Асато... — Мой голос звучит так сорвано-хрипло, что я сам его не узнаю.
— Я не стану извиняться. Я не хочу, чтобы ты меня прощал. Но, правда... уходи.
Тебе не надо было возвращаться сюда.
Плохо же я знаю моего шинигами.
Он остается.
Или напротив — слишком хорошо?...
Мне не нужно того утешения, какое он хочет — и может — мне дать. Действительно, не нужно.
Худший враг не сделал бы сейчас со мной того, что пытается сделать Цузуки.
— Перестань.
Просить его об этом так же бесполезно — как просить реку повернуть вспять.
Хуже всего то, что он действительно пришел сюда — только потому что ему меня жаль. И его желание искренне...
желание помочь. Будь это что-то другое... будь это желание вспомнить прошлое, или что-то доказать
— себе или мне...
Но...
В своем желании утешать всех, кто нуждается в утешении, он похож на мать,
которая дует ребенку на разбитую коленку — и уверяет, что сейчас все пройдет.
И искренне уверена... что этого хватит.
Доброта добрых — не бескорыстна. Вот это и есть в ней самое скверное.
Она ждет платы, и — немедленно.
Это я должен утешить его. Это я теперь должен сказать: да, теперь все в порядке,
того, что ты сделал — достаточно, и... мне уже хорошо.
Ему нужна моя ложь... чтобы почувствовать себя лучше.
...Но я слишком устал, чтобы платить такую цену.
Я вновь отстраняюсь, и отворачиваюсь, и, шагнув вперед, пытаюсь губами поймать ветер.
Холодный. Такой холодный... Его прикосновения приятнее для меня сейчас.
— Вокруг тебя — огромный мир, жаждущий помощи и утешения, Асато.
Почему бы тебе не пойти к тем, кому ты нужнее. К тем, кто оценит... На меня ты только зря тратишь время.
Зачем?
Молчание у меня за спиной.
Тишина — всегда одинакова. А вот у молчания — тысячи разных оттенков.
— Ты боишься любить, Ория. И боишься принимать любовь. — Кажется, он опять подходит совсем близко.
Я чувствую тепло его кожи. — Вот это — трусость. И в этом смысле — ты всегда был слепым.
Слепым, упрямым дураком.
Внезапно я понимаю, что ужасно устал...
...Вновь опускаюсь на все ту же ступеньку. Солнечный луч касается скрещенных на коленях рук.
Правда режет так больно...
— Любовь не спасает, Цузуки.
— Неправда!...
Но я не слушаю его.
— ...По крайней мере тех, кто не хочет спасения... Теперь ты оставишь меня в покое?
Он наконец отходит от меня достаточно, чтобы я не слышал его дыхания.
Я и так подпустил его слишком близко...
— Знаешь, Ория... теперь я это вижу... Ты был прав. — Голос становится холодным, как этот зимний
киотоский ветер. — Раньше мне казалось, ты просто — жертва Мураки. В чем-то... такой же, как я сам.
Но... я ошибался. Вы с ним вполне стоите друг друга. Мне действительно не надо было приходить.
Повернувшись к нему, я чувствую, что наконец могу улыбнуться.
Еще никогда улыбка не казалась мне такой лишней.
— А как же пирожные, Цузуки-кун? В одиночку мне было не справиться...
Так что — спасибо, что заглянул. Действительно, спасибо. Надеюсь, ты получил все, чего хотел.
Мне передать Мураки привет от тебя?...